Очаровательная блудница - Страница 64

— По обету. Теперь до смерти слова не скажет.

— Пошел ты… со своими обычаями! — из Рассохина посыпался мат. — По советским законам вы преступники!

— Мы ваших анчихристовых законов не признаем, — ничуть не смутился Христя. — По своему уставу живем. Вот ругаться, паря, грешно! А чужое брать и вовсе!

— Людей воровать не грешно, святоша хренов?!

— Мы невест добычей берем. Ты же мою винтовку скрал! И ей мне грозишь!

Препираться с ним не имело смысла, хуже того от его балагурства и нравоучений Стас ощущал, как мысли в гудящей и горячей голове становятся тягучими, липкими, как густая смола. Этот огнепальный хитрец попросту забалтывал его и наверняка рассчитывал удрать, усыпив бдительность.

— Расстреливать буду, — тупо произнес Рассохин и наставил штык. — Вставай, иди к дереву.

И уступил ему дорогу.

Христя не струсил — поверил, балансируя, пробежался по вершине валежины, остановился и всплеснул руками:

— Кто же тебя к Прокошке сведет? Коль стрелишь меня? Годи-ка, паря, а давай я сведу к племяннику, ты с ним побарахтаешься. И чья возьмет. Потом разойдемся?

— Не буду ни с кем барахтаться, — как-то по-мальчишески отпарировал Стас. — Моя отроковица!

— Отчего твоя? Ты за нее поратился, поборолся? А Прокопий с богом сходился! Потому и жену себе добыл.

— Да мне хоть с чертом! Женя приехала со мной!

— Не, паря, это не по уставу! Даже сохатые за невесту бьются!

— В гробу я видел твои уставы! — Рассохин наставил винтовку. — Становись к дереву! И говори, где берлога твоего племянника?

— Ты от болезни дурной стал, паря. — Христя побрел по валежине. — Отлежаться бы тебе, чтоб морок с головы изошел… Ежели обману?

— Штыком припру — не обманешь!

— Как искать-то станешь? С чужих слов да не бывал никогда…

— Твое логово нашел и его найду. Я места знаю.

— Ежели не скажу? — Он соскочил с колодины и встал к сосне.

— Пытать буду!

— Ох, Стас, — горестно вздохнул огнепальный. — Да сможешь ли пытать-то? Да так, чтоб я признался? Стерпит ли душа?

Рассохин точно помнил, что не представлялся погорельцу, имени своего не называл и был уверен, что остается неузнанным. Христя воспользовался его замешательством и закрепил успех.

— Да я все про тебя знаю, Рассоха. Лета два уж присматриваю. Это ты ведь жирный песок-то нашел по Зорной речке?

— По какой Зорной?

— По той, где ныне прииск поставили.

— Я нашел! Ну и что?

— А то, Стас. Захотел бы, дак давно вас всех истребил, как рябков. И Репу, начальника твоего, и Галю, и Муху. Все ваши прозвища знаю. А тебя бы — дак в первую очередь стрелил. Хотел однажды, когда ты первый раз на Зорную речку залез. Уж и целил, да рука не поднялась на безрогого… Это ведь ты жир нашел. И ныне бочку откопал, с книгами деда моего. Думаю, сейчас-то подымется — стрелю. Но Прокошка не дал. Довольно, говорит, отроковицу отыму. Книги себе возьмешь, пускай ни с чем останется. И то верно, ему в сей час не до душеполезного чтения, а я холостой, так мне любо… Сколько ты у меня, паря, на мушке был — не сосчитать… А я к тебе первый раз попал, так стреляй. Оно, когда первый, легко, ежели сердце в ярости. А во другой раз дак совсем легко стрелишь. Много ты, Стас, горя нам принес. Дурной народ на Карагач привел, начальников жиром заманил. Теперь наши становища позорят, уходить надо, не дожидаясь. Мое вот ты уже нарушил, корову испугал…

Рассохин сел на колодину и, не в силах более сдерживаться, закашлялся до рвоты и слез. Когда же угомонил судорожное сотрясение организма и проморгался, Христя уже сидел под сосной и взирал с состраданием. Рогатина по-прежнему была у него за спиной, а ведь мог бы снять и запороть, пока Стас заходился от кашля.

Значит, не лукавил, говоря, что рука не поднялась…

— Ух, паря, худо дело, — проговорил он. — Грудь застудил, скоро легкими харкать станешь. Так и помереть недолго.

— Не пугай, — прохрипел Стас и встал, опираясь на винтовку. — Жить хочешь — показывай, где Прокошка.

Огнепальный привстал.

— Я бы и показал, да мне тебя не унести, паря…

— Сам пойду! Веди!

— А что вести? — вдруг воскликнул Христя и, сдернув Шапку, поклонился в сторону. — Вон племянник мой сам пожаловал, с молодой женой… Христос воскресе!

Рассохин оглянулся, и верно — по валежине от болота шел детина саженного роста, с рыжей бородой, за спиной у него рогатина, а с ним — Женя Семенова. За руки держатся, и отроковица улыбается счастливо, глядит на Прокошку снизу вверх, глаз не сводит. И одета в то же, в чем похитили — итэровская штормовка и брезентовые брюки с карманами-сумками, на голове же шляпка накомарника, и сетка от него приспущена, как вуаль…

Невеста!

— Женя?! — крикнул Стас. — Я здесь, Женя!

Должно быть, Христя все так подстроил, чтобы они встретились с Прокошкой и побарахтались! Потому что стоит и хитро улыбается, мерзавец…

— Я за тобой пришел! — Рассохин шагнул ей навстречу.

Но Прокошка молча сорвал с себя рогатину и наставил ему в грудь. Жало широкое, заточенное, блестит.

— Мы отроковицу добыли, — вместо него сказал Христя. — Теперь она Прокошке жена!

Лезвие уже в кожу впилось, грудь ожгло — кержаки это называли «вживить рогатину». Они так медведя брали: не кололи его, а лишь под шкуру всаживали наконечник, вживляли, упирая древко в землю, и зверь сам запарывался, пытаясь лапой достать охотника. Это чтобы на душу греха не брать…

Прокошка вживил рогатину, подпер ею и ждет. Если Стасу дернуться вперед, к отроковице, то как раз пика будет в солнечном сплетении.