Очаровательная блудница - Страница 56

К сосновому бархану Стас шел крадучись и все время принюхиваясь, но поднявшееся солнце уже разогрело багульник, и в воздухе витал только этот одуряющий вездесущий запах. Но если кержак теперь здесь, то непременно себя выдаст, а о погоне он не подозревает, иначе бы не дымил и скорее всего сорвался бы отсюда в другую берлогу.

К своему лежбищу в дуплистой колодине Рассохин добирался до самого вечера, с частыми остановками — одышка теперь была, уже когда шел даже по ровному месту. И когда наконец освободился от ноши, взял топорик и осторожно побрел кромкой гривы с подветренной стороны, по-собачьи шевеля ноздрями.

В третий раз он почуял запах дыма или, вернее, острую горечь тлеющих углей, когда к сумеркам ветерок сменил направление. И опять только напахнуло разок, как показалось, откуда-то с южной оконечности гривы, которая загибалась серпом и рассыпалась островками мелких урманов. Там он бывал всего однажды, поскольку бархан возвышался всего до полутора метров над поверхностью болота, и с точки зрения Рассохина, для подземного жилья не годился. Не раздумывая, наудачу он направился в ту сторону и скоро опять уловил аромат огня, так знакомый тем, кто сиживал у костров. Сменившийся ветер быстро затягивал тучами вечернее небо, и когда Стас добрался до мыса гривы, пошел дождь, враз погасивший все запахи.

Он уже был двое суток на ногах, с одним коротким сном, и хотя теперь была пища, все равно наваливалась усталость, а еще першило в горле и ломало суставы — наверняка простыл под дождями и на ночевках без костра. Выбрав сухое место под выворотнем, Стас забрался в тесную берложку и только сейчас оценил жизнь на этом конце бархана: вид открывался на три стороны болота с редкой, угнетенной сосенкой. Отсюда можно было наблюдать все подходы к гриве и ближайшему урману даже ночью, ибо белый сфагновый мох напоминал снег, на котором выделялось всякое темное пятнышко. Пожалуй, еще лучше было жить на урмане, который напоминал покрытый лесом курган — вообще открываются все четыре стороны света! Он решил поспать несколько часов, пока льет и темно от туч, чтоб с рассветом пойти к урману, угнездился и опустил сетку накомарника. И пожалуй, уснул бы под убаюкивающий шорох и привычный звон комарья, но в последний миг ему почудились искры, стремительно сверкнувшие сквозь заштрихованное дождем и разлинованное в клетку пространство.

Дрема слетела мгновенно. Сдернув накомарник, около часа он таращился в темноту, напрягая зрение, пока эти искры не начали ему грезиться. Потом бесшумно прилетел филин, сел где-то близко на нижний сук дерева и ухнул так, что заставил вздрогнуть, сгоняя остатки сна. И все равно Рассохин остался в полной уверенности, что увиденные первые искры были реальными и взлетели от земли совсем близко от него, может, метрах в двадцати, хотя сумеречное, дождливое пространство искажало расстояние. Одна только мысль, что жилье погорельца или его костер где-то рядом, уже не давала уснуть до самого утра.

А на рассвете дождь кончился, стихли комары, наконец-то улетел филин и за выворотнем, на востоке, вызрела багровая заря. Стас выбрался из укрытия с топориком в руке и осторожно двинулся в сторону, где вчера увидел искры. Перелез через две свежих колодины, третью, замшелую, обошел и пересек неширокую гриву — ни тебе кострища, ни каких-либо примет, выдающих подземное жилье, трубы, например…

Но ведь отсюда нанесло гарью, и искры видел, а дыма без огня не бывает. Он еще раз пересек древнюю дюну, теперь обходя все валежины и исследуя землю — ни следа, ни сдернутого мха, однако едва уловимый запах близкого жилья есть! Необъяснимый запах, не конкретный, но характерный, не природный — какого-то влажного тепла с примесью знакомой гари. Так пахнет выстывшая и влажная изба, где недавно наконец-то протопили печь.

Или уже это причуды обострившегося нюха, галлюцинации?

Рассохин забрался на толстую свежую валежину, откуда просматривалась вся оконечность гривы, устроился возле выворотня и стал наблюдать. Если кержак здесь, то должен выйти или хотя бы высунуть голову из своей берлоги, как суслик. Не век же ему в норе сидеть, за водой пойдет, или приспичит до ветру: кстати сказать, где-нибудь и сортир должен быть! Кержаки народ чистоплотный, у них туалеты на таком отшибе от усадьбы, что зимой, в метель, так хоть лыжи надевай. Просидел так час и вдруг ушам своим не поверил — ласточка запела! Уселась на щепу, свесившуюся с высокого ветровального пня, и заливается: еще одно доказательство близости жилья! Не станет эта птица вить гнездо, где нет человека…

Этот белесый, без коры, метров четырех высотой пень Стас уже видел, но сейчас перевел взгляд на землю, а упавшего ствола с кроной нигде поблизости нет, верно, изрубили на дрова. Должно быть, сухостойную сосну на краю гривы сломало ветром по выгнившему толстому суку, и от ствола отщепило длинный, ершистый шмат древесины, под которым вроде бы и слеплено ласточкино гнездо. Он спустился с валежины и, прячась за ней, подошел поближе — точно! Гнездо и белые известковые росчерки птичьего помета.

В следующий миг он замер, ибо узрел на косом изломе пня черную сажу — гниль-то в дупле всегда ярко-красная или желтая. Да это же труба! Откуда и наносило дымком, откуда вчера ночью искры летели!.. Вот забраться бы и заглянуть, руками пощупать, однако пень в три обхвата, не меньше, и гладкий, как лысина у Гузя, а сил не хватает через колодину перелезть… Он зашел с подветренной стороны и уже через минуту, почуяв горьковатый запах гари, отмел все сомнения.

Но если это труба, то где-то под ней жилье! А как можно вырыть под корневищем землянку, если пень стоит на склоне гривы и всего на метр ниже уже поблескивает вода в тыловом шве болота? Да ее просто зальет, или тогда получится нора, где уж никак не поставить печки…