— Женю Семенову, практикантку! Пока я тут шлиховал!..
— Тихо, не кричи! — Гузь сбежал по трапу на берег. — Кто? Куда увезли?
— Кержаки, погорельцы! Двое, пришли на обласах…
— Да перестань, что несешь? Какие погорельцы?..
— Те самые, что похитили Притворову на Сухозаломском!
Гусь наконец-то услышал его.
— Ты видел? Сам видел?
— Как увозили — не видел. Я здесь с лотком торчал!
— Ну, тихо, тихо. — Начальник партии был с похмелья и соображал плохо. — Дай подумать… С чего ты решил, что погорельцы?
— А кто?! Следы нашел, в броднях. Гнался до залома. Пока по берегу искал, у «Вихря» провода выдернули, шланг… Они недалеко, надо поднять вертолет! Лес голый, не скроются.
С буксира на шум прибежал Чурило в майке, тоже полез с бестолковыми расспросами, но в это время из палатки вышел седовласый, знакомый по газетам секретарь обкома.
— Ты кто? — спросил он Стаса.
— Рассохин, геолог.
— Когда похитили? — Он был краток — видимо, не спал и все слышал. — Сколько времени прошло?
— Часов десять назад. Но на заломе появились в половине первого ночи!
— Почему сразу не сообщил?
— Думал, сам догоню. По горячим следам.
Секретарь глянул на часы.
— Где пилоты? — спросил. — Будите, пусть поднимают машину.
И сразу все забегали. Секретарь застегнул рубашку, заправил в брюки.
— Что же ты, Рассохин, геолог, проворонил женщину?
Гусь глянул на него умоляюще, но выдавать его Стас и не собирался — не до того было.
— Отлучился на четыре часа, по делам, — буркнул он.
— Опять погорельцы… А знаешь, почему они женщин воруют?
Рассохин тогда ничего еще не знал о карательной экспедиции против кержаков Карагача, всякая информация была строго засекречена, поэтому сказал, что знал:
— Толк у них такой…
— Не толк, а наша бестолковщина! — сердито проговорил секретарь. — Послали дуболомов с пулеметом!.. Ладно, давай ищи женщину! Может, и повезет.
— Разрешите и мне? — гоготнул Гусь. — Я как начальник партии отвечаю…
— Начальник партии здесь я! — прорычал секретарь. — И я за все отвечаю!.. А с тобой, гусь ты лапчатый, еще разберусь. Пусть он летит, — ткнул перстом указующим в Рассохина. — У него хоть воля в глазах. А ты иди похмелись…
Пожалуй, с этого момента Стас начал различать партийных руководителей по образу мышления и манере поведения. Этот секретарь потом оказался в ЦК, стал сподвижником Горбачева, но когда тот развалил СССР, ушел в оппозицию и скоро был забыт, как все и мыслящие, угодившие в аппарат по переработке сознания.
Он бежал к вертолету вместе с экипажем и охранником-автоматчиком, который уже глядел как лучший и старый друг. Пока разогревали двигатели, Рассохин со штурманом «проползли» по карте, и когда взлетели, взяли курс на залом. Солнце встало, и в его косых лучах вода сделалась багровой; утренний туман, курящийся из логов, создавал впечатление таежного пожара. Над заломом вертолет заложил круг; залитая пойма и смешанный лес просматривались хорошо: в разливах брели по воде лоси с голенастыми молодыми телятами, через залом, как по мосту, прыгали зайцы, летали вспугнутые с тока глухари. Окажись в поле зрения человек, да еще с грузом, не заметить было бы невозможно. Потом машина пошла над рекой, обрамленной темно-зеленым, стоящим по высоким террасам хвойником, непроглядным, как густая краска: войди под кроны, втащи облас, и тебя уже не сыскать…
После пятого залома речка сузилась, превратилась в ручей, и пилоты, развернув вертолет, пошли назад. Они набирали высоту, чтобы охватить глазом больше пространства, а у Стаса падали надежды: вдоль золотоносного притока Карагача было полное безлюдье. Лишь однажды на зимнике, по которому вывозили лес с месторождения, что-то мелькнуло, и это заметили сразу все, но оказалось, медведица с двумя малышами скачками уходила от воющей над головой машины. Когда вернулись к залому, Рассохин показал знаком разворот, ткнул в карту, мол, давай над хвойным массивом — вдруг да где-нибудь в прогале, случайно, наудачу увидим, но пилот указал на прибор — топливо…
Обратным курсом они шли напрямую, пересекая кедровники, но Стас все еще не мог оторваться от иллюминатора — даже когда внизу замелькали пни свежего лесоповала. Было полное ощущение нереальности происходящего: ведь он почти соприкоснулся с погорельцами, находился от них в двухстах метрах, когда те курочили мотор! И вдруг исчезли, не оставив ни следа, ни какой-нибудь косвенной приметы, указывающей, где искать.
Из вертолета Рассохин вылез оглушенный: ему что-то говорили, о чем-то спрашивали, но он видел лишь шевеление губ и ничего не понимал. Ушел на берег, сел в свою лодку и только сейчас вспомнил, что мотор испорчен, и какое-то время сидел ссутулившись и ничего, кроме звона в ушах, не слышал, не хотел слышать.
Гузь, крадучись и таясь от начальства, принес ему бутылку водки и жареную нельму с барского стола, кажется, уговаривал выпить и закусить, причем заботливо, как тяжелобольного, однако Стас лишь мотал головой. И еще откуда-то издалека все время доносился стонущий женский голос:
— Ой-ей-ей. Место-то какое страшное…
Потом приискатели сами, по доброй воле, подтянули корму к берегу и за пять минут починили «Вихрь».
— Заводи! — крикнул кто-то, и это было первое слово, на которое он среагировал.
Запустил мотор и, даже не взглянув на берег — ему махали и кричали что-то, — унесся вверх по притоку. И встречный ветер слегка остудил голову, привел в чувство. Заехав на стан, он взял два запасных бака с бензином и снова погнал лодку к залому. Быть такого не могло, чтобы люди ходили, не оставляя следов, или делались вовсе невидимыми! Просто он впопыхах, да еще ночью, при фонарике, не заметил, сосредоточился на другой задаче — устроить засаду, и что-то упустил, недосмотрел. Да и Женя — не кукла, не покорная безропотная отроковица, которую ведут в плен; даже если ее связали, заткнули рот, посадили в мешок, все равно должна дать какой-нибудь знак, мету оставить, зная, что он будет искать. Пусть даже вначале испугается, потеряет самообладание, но обязательно придет в себя, и очень скоро. Первый разряд по пулевой стрельбе не получить, не имея упорства, хладнокровия и выдержки. Даже если у тебя муж — мастер спорта международного класса…